Леонид ШАНЦ
Замоскворечье давно срослось с определением «тихий центр». Оно всегда было особым мирком, замкнутым в себе. Река отделяла Москву дворянскую от Москвы купеческой. И в замоскворечье были свои нравы, свои законы. И еще – редкое для столицы сочетание неспешных полупустых переулков и близости к самому центру, к Кремлю…
Бабка моя, Аполинария Тихоновна Пикина, в замужестве Шанц, в предках своих по материнской линии имела дворцовых бондарей. Какой-то там пра-пра-прадед ее, Иван Пикин, да и мой соответственно, в возрасте сорока уже с лишним лет выкупил чью-то дворовую девку, совсем молоденькую девчонку, почти ребенка семнадцати лет, и дал ей вольную, а потом на ней так и не женился – жил во грехе. За что сильно не любим был братьями, как своими, так и сожительницы.
Справедливости ради надо сказать, что девица сама не захотела пойти за Ивана, не захотела неравного брака, за что сильно уважаема была несостоявшейся свекровью.
Однако братья девицы, по семейному преданию, обстоятельство это в расчет принимать не стали и задумали даже как-то побить пращура, но девица опять-таки вмешалась и не дала.
Поселились молодые в Замоскворечье – в маленьком особнячке в Денежном переулке, ныне – Старомонетном.
Жили счастливо, но не долго. На четвертом году девица при родах умерла, и пра-пра-прадед остался соломенным вдовцом с младенцем на руках. Дом он сразу же и продал, а сам с сыном Алешей, право на усыновление которого и ношение им фамилии Пикиных подписал сам государь-император Николай Александрович, переселился к матери на Никитскую.
Удивительно, но байстрюк так и остался единственным наследником огромного состояния Пикиных: ни у кого из трех младших братьев Ивана детей так и не случилось.
Когда мальчику исполнилось всего-то три года, отец первый раз повел его гулять в Замоскворечье. Карету велел прислать на Большую Полянку, к Церкви Григория Неокесарийского, а сам с сыном отправился пешком.
Алексей Иванович остался полным сиротой в 5 лет. И уже бабка его, в память о сыне Иване, водила гулять его в Замоскворечье. И так же, как и покойный сын Иван, велела присылать карету на Большую Полянку.
С тех пор в семье нашей так и установилась традиция всех детей водить гулять в Замоскворечье.
Я помню из детства, как Аполинария Тихоновна каждую субботу, какая бы погода ни была, собирала меня на прогулку. В памяти остался почему-то белый длинный шарф и синий меховой картуз, которого я очень стеснялся…
Мы жили на Кропоткинской, но неизменно спускались в метро и доезжали до Баррикадной, пересекали Садовое кольцо и шли по Малой Никитской к площади Никитских ворот. Где, собственно, и начинался знаменитый семейный маршрут.
Большая Никитская, Моховая, вид Софийской набережной с Большого Каменного, Малый Каменный мост, Кадашевская набережная и, наконец, – Старомонетный, бывший Денежный…
Аполинария Тихоновна крестилась на купола Григория Неокесарийского, а потом поворачивалась ко мне, показывала рукой куда-то вдаль и в сторону, но смотрела прямо мне в глаза и неизменно произносила одни и те же слова, словно заклинала или благословляла:
– Там самое благодатное место Москвы… Там Церковь Иконы Иверской Божьей Матери… Там место, где можно черпать силу…
И это «там» звучало как «здесь».
…А потом мы просто бродили по переулку и близлежащим улочкам, болтали по-приятельски о чем-то детско-старческом. И, насмотревшись до сыта на старинные чугунные решетки Старомонетного, истоптав его мостовые и надышавшись вдосталь воздухом его подворотен, мы шли к Церкви Григория Неокесарийского на Большую Полянку, чтобы поймать такси и поехать домой.